Режиссёр Брестского театра драмы Тимофей Ильевский рассказал Natatnik, почему не продал полное собрание «Библиотеки всемирной литературы», как купил первую Библию и отчего у него шевелились волосы на голове, когда читал «Мастера и Маргариту».
У меня все 200 томов «Библиотеки всемирной литературы». Её собирал отец, доверявший мне, пацану участвовать в этом процессе. Получали какое-то извещение или нам звонили из букиниста: «Пришёл такой-то том», папа давал мне три рубля, и я шёл покупать. Тут есть такие вещи странные, например, арабская поэзия средних веков — это на большого любителя. Папа говорил: «Мы не будем выкупать». А я возражал: «Как же, мы не соберём полную коллекцию!».
Потом папа подарил эти книги нам с женой на свадьбу. В начале 1990-х годов за это собрание предлагали 10 тысяч рублей. По тем временам на эти деньги можно было купить «Жигуль». Но мы не стали продавать, это папин подарок.
Какая-то странная история. Видишь книгу в букинисте, кажется, зачем она тебе. Через какое-то время ты обязательно по этой книге будешь спектакль ставить. Например, двухтомник Алексея Арбузова. Он достался мне от Бориса Родимова, который был генеральным консулом России в Бресте. Он нам помогал, любил детский театр (Ильевский был режиссёром в народном театре-студии «Раёк» — прим. авт.). У него друг умер, он был актёром театра «Современник». И Родимов принёс «райковцам» целую коробку книг, среди которых была драматургия. «Мой бедный Марат» (спектакль шёл в Брестском театре драмы — прим. авт.) — это Арбузов.
Я думал, что никогда не доберусь до «Божественной комедии» Данте. Не то что добрался, большими отрывками цитировал в одной из последних работ.
Полное собрание Достоевского ко мне попало, и в какой-то момент Козак (Александр Козак — художественный руководитель, бывший гендиректор Брестского театра драмы — прим. авт.) сказал: «А не поставить ли нам «Преступление и наказание». А Достоевский попал ко мне так. Есть в Бресте божий человек, он собирался уходить в монахи и решил все книги раздать. Он собирал полное собрание сочинений Льва Толстого много лет, некоторые тома которого выходили во время войны маленькими тиражами, всего сотни экземпляров и отдал одной библиотеке при условии, что не будут разглашать его имя. А Достоевский оказался у Александра Микрюкова (журналист — прим. авт.), но у него уже была такая серия. И мы как два дурня мне в авоську этого Достоевского напихали. Идём, ливень сплошной, я начинаю трезветь и думаю: «Куда я его поставлю?». Семья тогда жила в общежитии, четыре человека в комнате на 12 метров.
А потом я сидел с «Преступлением и наказанием», восемь градусов в доме, у меня пальцы замерзали, тогда ещё компьютера не было, и я чуть ли не вручную делал инсценировку. Я верю, что книга попадает к тому, к кому надо, и почти тогда, когда пригодится.
Когда я работал на заводе слесарем КИПиА, у меня был такой период — я объезжал все букинисты, вдруг что-нибудь закупится. Так я купил первую Библию. Библия была раньше полузапрещённой, в продаже её не было, при Горбачёве начали потихоньку разрешать. Можно было и получить как комсомольцу, коммунисту за то, что держишь Библию в доме. Но начали появляться баптистские издания. У букиниста какой-то хрон стоял с книгой, трясся весь. «Мужик, купи». — «А за сколько?» — «За 50». 50 рублей, когда я получал 110, приличная сумма. Я ответил, что столько денег нет, 21 рубль в кармане. Он согласился продать. Я думаю, что, если бы я предложил 10 рублей, он бы и за 10 отдал, но я же честный дурень. Так я спас книгу, она явно была не нужна ему в тот момент. В моей истории есть спектакль «Септима, или Библия Буф». Из Ветхого Завета я взял семь библейских сюжетов — о Каине и Авеле, всемирном потопе, древе познания и мы это играли в жанре грустной клоунады. В «Райке» это был знаковый спектакль, мы часто его возили по фестивалям. К нам даже священники ходили.
Сейчас Библий у меня больше десятка, преимущественно православных.
Мой отец (Зиновий Ильевский — прим. авт.) много лет был ответственном секретарём областной газеты «Заря», он знал Сергея Смирнова и многих защитников крепости. Отец писал о детях войны, в «Заре» выходил целый цикл его статей. В книге воспоминаний защитников Брестской крепости «Героическая оборона» ветераны писали ему слова благодарности. Теперь эти книги у меня лежат, никак не могу эту тему поднять. Пьеса Губаревича «Брестская крепость» осталась в прошлом, нужен новый взгляд на тему обороны.
«Тысяча и одна ночь» в первом переводе на русский Михаила Салье, книга 1958 года. Это наиболее полное собрание, каноническое издание.
Когда мне подарили «Скарынаўскі каляндар«, я его просто полистал. А когда объявили конкурс (пьеса Ильевского «Францыск. Прыпавесць» победила в конкурсе «Франциск Скорина и современность» в номинации «Историческая пьеса» — прим. авт.), оказалось, что календарь нужен. Потом энциклопедию «Франциск Скорина и его время« купил. Искать в Википедии — это одна история, а в книге множество сносок, смотришь, сопоставляешь факты, энциклопедия вся в чёрных точечках была, три месяца над ней сидел.
Вот сборник, который издала Национальная библиотека. Первая пьеса — моя. Ставить сам не буду.
Есть вещи, которые читаны-перечитаны. Пятитомник Булгакова весь. Я читал «Мастера и Маргариту» в уникальных условиях. Когда книга вышла, в самиздате я не читал, меня поставили в ночную смену на заводе. Ночь, ветер, я один на заводе, читаю сцены полёта Маргариты, бала у Воланда. Честно говоря, я потом не мог уснуть. Обычно мы дремали до утра, а в ту ночь я начитался «Мастера и Маргариты», и волосы у меня шевелились.
В кабинете много подарков. Самолёт мне подарила Тамара Моисеенко (актриса Брестского театра драмы – прим. авт.), когда мы выпустили «Маленького принца». Мне было 44 года, и они назвали самолет ИЛ-44. Вот эта надпись на хвосте самолёта – день премьеры «18032006». В спектакле такой же самолёт, только жёлтый. У меня – красный.
В детстве я собирал открытки и расставлял их в альбоме по мере любви к актерам. Самый любимый – Андрей Миронов, потом Сергей Бондарчук, Иннокентий Смоктуновский. Представьте, сколько я накупил всего.
У меня и книжка с автографами есть. Это отдельная история. В 1979 году я проходил практику в посёлке Тучково (Московская область – прим. авт.). В том году на ВДНХ отмечали День советского кино, мы до часу дня работали, а потом ехали в Москву. Я бегал возле гостиницы «Россия», которую сейчас снесли, и собирал автографы. Это Галины Беляева из «Мой ласковый и нежный зверь», Константин Степанков – народный артист Советского союза, Владимир Меньшов, который снял «Москва слезам не верит», Хуан Антонио Бардем – дядя Хавьера Бардема, Вячеслав Тихонов.
Natatnik: Вы тогда думали, что можете стать режиссёром?
— Тогда мне мерещилась актёрская слава. Я же не просто так собирал портреты актёров. А ещё я думал, что буду архивариусом великим. Собирал вырезки из газет. Политика меня интересовала, советская и русская литература. Всё отсортировано, всё валяется. Сейчас я собираю всё, что касается брестского театра, особенно статьи о «Белой Веже» вырезаю из «Брестской газеты», «Зари».
Natatnik: Зачем?
— Это надо. Допустим, «Народная Трибуна» скапустилась, а я статьи не сохранил. Если не будет сайта, ничего не будет, кто писал, о чём писал. Когда в театре задумаются о том, чтобы дополнить музей, они придут сюда.
Есть моя публикация в газете «Заря» (номер 1987 года, Ильевский работал слесарем КИПиА – прим. авт.). Думали, что это Татьяна Зарембо (театровед – прим. авт.) написала.
Natatnik приводит выдержку из статьи:
«Нынешний Брестский театр старается быть хорошим для всех: и для подростка, и для старика, и для искушённого театрала, и для невзыскательного зрителя, случайно заглянувшего в театр. Как результат – отсутствие творческого лица театра, отход от традиций. В погоне за зрителем театр обращается преимущественно к мелкотемным комедиям и мелодрамам. Серьёзные спектакли появляются редко и занимаются в текущем репертуаре не ведущее место«.
«Библия в рисунках Гюстава Доре». Мы с детства знаем его иллюстрации к «Дон Кихоту», «Гаргантюа и Пантагрюэлю», а библейский цикл менее известен. Кажется, я эту книгу притащил из Феодосии.
Как же без Николая Селещука. Это наш земляк, который трагически утонул. Его живопись потрясает, это фантастика какая-то.
Это западное. «Образ Мадонны в мировой живописи», «Красивые картины от Джотто до Гойи», «Рене Магритт». Мой немецкий друг, журналист Йоханнес Бергер подарил. О Магритте я понятия не имел. Мы знаем Сальвадора Дали, а Магритт прошёл мимо. Мне нравится его лошадь, идущая между деревьев («Карт-бланш» — прим. авт.), есть «Сын человеческий», «Красная модель» — ноги знаменитые.
О Павле Филонове я тоже не знал. Кучу денег за эту книгу отвалил. В советское время художник был полузапрещённый и полузабытый. Мне нравится его техника, когда он из маленьких мазков картину составляет. Я видел его в Русском музее в Санкт-Петербурге, вживую он ещё большее впечатление производит. Его с лупой изучать надо.
«Словарь театра» Патриса Пави сейчас букинистическая редкость. Это совершенно другой взгляд на театр, другая терминология. Тут Станиславский упоминается реже, чем Брехт или Плавт.
Скандальная книга Дональда Рейфилда «Жизнь Антона Чехова». Тут есть факты, как он одновременно с четырьмя женщинами жил, как писал о японских проститутках, как написал матерное письмо вечно пьяному брату. Об этом говорить не принято. А Рейфилд искренне здорово написал. Это на фактах, он ничего не переврал. «Однако по мере сближения Чехова и Книппер не только брата, но и сестру стало беспокоить одно обстоятельство. Отношения Ольги и Немировича-Данченко не ограничивались делами театральными. Театральный педагог уже давно держал её в плену своего обаяния, несмотря на недовольство Ольгиной матери. В российских театрах ведущая актриса часто становилась любовницей режиссёра, и роман Книппер с Немировичем не прервётся даже тогда, когда Ольга с Антоном станут себя вести как будущие муж и жена. В свою очередь Антон был дружен с женой Немировича». Чеховское литературоведение возмутилось сильно.
Книга Ильи Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса» вызвала бурю негодования в Англии. Есть разные теории, был ли Шекспир, кем он был. Автор на основании анализа бумаги, анализа документов делает вывод, что это был не один человек. Нет ни одного автографа Шекспира, кроме закорючки, которую он поставил на завещании, в котором делил кровать между дочерями. Он не завещал ни одной книги. При этом в его пьесах 22 тысячи слов, столько не знал Фрэнсис Бэкон, хотя он прочёл гораздо больше мифического Шекспира. Бен Джонсон, Кристофер Марло оставили огромные библиотеки и тома воспоминаний, от Шекспира ничего. Нет ни одного прижизненного издания, прижизненного портрета.
Гилилов подтверждает рэтлендовскую теорию. Он говорит, что пьесы писали граф Рэтленд и его жена Елизавета. Он – трагедии, она – комедии. В то время знать не имела права писать для театра, и они нашли просточка, завхоза театра «Глобус». В пьесах масса подробностей, которые можно знать, лишь побывав в Венеции, Вероне, Дании. Граф Рэтленд много путешествовал по Европе, участвовал в английском посольстве в Данию.
Я треть зарплаты отвалил за эту книгу. Это, честно говоря, сильно дорого. Но когда начал читать… А через какое-то время я поставил «Ромео и Джульетту».
Когда я открыл «Уткоречь» Дмитрия Галковского, я здорово повеселился. Он тут собрал самые бездарные поэтические опусы советского периода.
Это же прекрасно в своей нелепости:
«Я знаю – Ленин
В сердце отчизны
Лежит в мавзолее
Под мраморной крышей.
Но если ошибку
Я делаю в жизни –
Мне кажется: Ленин
Узнает,
Услышит.
Я Ленина видел
В Москве, в мавзолее.
Я этого дня позабыть не смогу…
Поток беспрерывный людей
С волнением
Спускается по гранитным ступеням,
Затем приглушённый голос:
— Л е н и н .
…
Лежит, как живой,
Словно в майском рассвете,
Вождь народов,
Товарищ,
Воин,
Как будто готовый
Пришедшим ответить:
«Делами вашими?
Да, доволен!»
Фото Вадима Стрельцова
