Сегодня для многих – необычный день. Natatnik поздравляет читателей с Рождеством и публикует трогательную историю Татьяны Мороз, проникнутую любовью, семейным теплом и светлой грустью.
Бабушка надела теплый платок и коричневое шерстяное пальто на пуговицах. На улице мело и сквозь светлые серо-голубые тучи светило холодное бледное солнце. Раздался стук закрываемой двери, заскрипели шаги от порога к калитке, хлопнули ворота, и ветер ещё несколько раз то закрывал, то открывал их.
Лошадь стояла на улице. Я видела её из окна, белую под колким снегом. Она часто моргала, а из её рта шёл глубокий пар, наверняка пахнущий сеном, силосом и теплом. Прошло ещё несколько минут, тонко скрипнули ворота, скрылась с глаз лошадь и дедушка с бабушкой, держащей сумки, исчезли на телеге в метели. Начинало светать.
Не сама это придумала бабушка: продавать гусей. Кто-то подсказал. С той зимы каждый год она плотно кутала несколько гусиных тушек в газетную бумагу, придумывала цены и торопилась на утренний автобус до города. На выходные мы приезжали в гости, а она уже ждала нас со свежими городскими новостями. На рынке ведь полно историй, утопающих и в сердцах слушателей, и в лужах тающего под сапогами снега.
Покупатели приходили с ёлками, мандаринами, сладостями. Толпились у сумок с птицами, рассматривали, взвешивали, спрашивали, почём гуси и сколько будет ещё. Первые годы торговля шла бойко, спустя время – медленней. Чтобы завлекать покупателей, бабушка стала зазывать по-модному: «Рождественский гусь! Рождественский гусь!» Она толком и не знала, что может быть рождественского в обычном увесистом деревенском гусе. Но зазывала бодро, а после рассказывала нам обо всём этом, смеясь, и её плечи прыгали в такт искоркам в глазах. На столе дымился чай и краснели хрустящие зимние яблоки. За окном мело.
Бывало, на базар возил её мой отец. Хлопал дверью машины, быстро заводил мотор, мчал по трассе, оставляя снежные россыпи под колесами. Бабушка оказывалась под рыночным куполом рано и до рассвета успевала продать всё так, что и на обратный автобус поспеть можно было. «Рождественский гусь!» – радовалась она, рассказывая невероятные истории. Часто ей хвастали покупательницы, что они-де запекают гуся с апельсинами и подают к столу. И в следующем году приходили опять именно к ней. Бабушка недоумевала – вот уж не понять эти барские причуды! Но гусей продавала охотно и с удовольствием слушала покупательниц, а после рассказывала нам истории из их жизни.
В один год бабушка продала своего последнего гуся. Тогда она ещё сама не знала, что этот жирный гусь – последний. Это стало понятно весной, когда за окном заиграло тёплое солнце и пришло время думать о новом выводке. Услышав о бабушкиной затее, мы начали ругаться. Заламывать руки и взывать к голосу разума: тяжело, годы немалые! Бабушка обижалась, спорила, плакала, а потом замолчала. Подошла, ступая осторожно на больные ноги, к пожелтевшему от времени буфету и отыскала в потёртом сером молитвеннике сложенную стопку разноцветных купюр. «За гусей», – сказала она, протягивая нам морщинистую крепкую руку. Мама хлопнула в ладоши с возгласом: «Чего ж не тратили-то?» «Берегла, это мои, за гусей, хай вам будэ. Только приезжайте», – и всучила ей сложенные вдвое бумажки.
Светило солнце. Сквозь приоткрытое окно на кухню пробирался легкий ветер, перебирал желтые, с розами, занавески. Те же, что висели на этих же окнах зимой, когда бабушка рассказывала истории о дамах в меховых шапках и пальто.
Нет уже с нами нашей бабушки. Нет несколько лет. Но каждое преддверие Нового года и Рождества я особенно сильно тоскую по ней. Никто не сметает снег с заметённой стежки, никто не несёт в хлев тёплую воду для лошади. Не просыпаются петухи с поздним зимним рассветом. Не скручивается в бублик, согревая нос, наш белый с чёрными пятнами пёс. Не гогочут гуси в низком хлеву у калитки. А места под рыночным куполом заняты, и чуть свет торопятся туда покупатели, готовят пакеты и кошельки для праздничных лакомств.
Я никогда не готовила рождественского гуся. И даже после бабушкиных забавных историй не просила её оставить одного нам. И может быть, мне было бы жаль, но воображая себя с гусем и апельсинами у духовки, я всякий раз видела смеющийся бабушкин образ перед глазами. И образ говорил возмущенно: «Дурнэца! Тож гусь як гусь, нащё в ёго ситы апельсины».
Десятки рецептов скользят под пальцами: датские, шведские, чешские. Курица, гусь, утка, индейка. Красивые сочетания и ароматы, слова и воображения. Европейская праздничная птица с искусством и пряностями. Но самый вкусный рождественский гусь один – тушёный долго под алюминиевой крышкой. На старой печи в трещинах. Под звук горящих поленьев. Бабушкин.
